П е р в а я часть,
давно написанная, брошенная и бережно восстановленная.
Жил-был жираф. В собственном доме, с пилястрами, гербом и прочим ненужным, но милом (чего-то там). Вместе с жирафом жили Сова и дворник человеческого рода. Дом построил прадедушка еще при Государе (дай Бог памяти) Николае Александровиче. Фасадом он обращался к большому пруду, на котором горланила семья розовых фламинго, а внутри молчало большое семейство карпов. Фламинго пахли креветками и навевали мысли о пиве. Впрочем, пиво мне давно неинтересно (от него лишь тяжесть в животе (О, мой живот!)), но мысли еще приходят. Мысли они вообще такие. Придут без приглашения, посидят на кухне. Чай с лимоном, то, сё, (— влажная поляна, мох на ветках, туман и птичьи крики, а за рощей еще холодное море - вот мы об этом вроде говорим, но вдруг глядишь - мысли исчезли, след простыл. А ты всё еще бродишь там, где туман (и улитки на камне). Вот как сейчас. Увели в сторону, а рассказать хотел о жирафе. Так что, жираф-то... (улитка медленно ползет по гравию. Гравий шуршит как в фильме Иоселиани, где гости съезжаются в храм, на службу) Я к чему, - недалеко от жирафьего дома стоит собор, такой же длинношеий, как и жираф. Они похожи чем-то. А жираф... Слушайте, он же органистом там служил и иногда по вечерам поигрывал ради удовольствия. Публика... (я почему вспомнил: шел я как-то вечером по Флоренции, а там, знаете, нет разницы: где дом, где улица. Там всё - дом. Большая уютная квартира. Поэтому так приятно сесть попой на камень прямо на Piazza della Signoria, ну как у себя дома. Иду и слышу орган, дверь приоткрыта, там сумрак, две свечки, органист в ночном колпаке наигрывает.) Публика... собиралась разная. Но всегда — Сова и Дворник с красным кирпичиком Аврелия. (у меня такой же, (и кирпичики Собора такие же!), говорит кто-то за ухом; [точку с запятой теперь никто не ставит, а хочется] сейчас смотрю вправо — нет, убрал на полку, раньше у клавиатуры всегда. Но, сколько же можно гадать. Даже по Марку Аврелию.) Хочется написать, что захаживал и Владимир Семенович, вот так, в тапочках, но врать не буду. Где я, а где Владимир Семенович. (В К а р а г а н д е) Когда двери храма затворяли, мы спускались по Грузинской в жирафий дом и какое-то время еще сидели на чердаке и глядели на звезды, наполняя ум восхищением и трепетом, а бокалы дешевым вином. И вот, в пору когда уже и пар становится виден при разговоре, а море, наконец, там у себя, прохладнее, запоздалый леонид чиркнул в небе и все поняли: хочется в путь. Когда нас позвала дорога, уют чердака померк, а душа принялась скакать по ребрам как несчастная морская свинья в колесе, что вспомнила свое море, свою мор... (как же сказать-то?) «ты морячка, я моряк, в раскорячку так и сяк». Дворник Вирсавий Давидович поставил поставил пустой бокал и произнес: в деревне Каракашево есть заброшенный аеродром одного Бывшего Президента, где в старом сарае стоит старенький Hundertwasser.
— Фриденсрайх?, — удивился Сова.
— Hansa Brandenburg W 12? — я просто вспомнил последнее, что рисовал в блокноте.
— Вот ты умничаешь, а самолет так и не взлетел. Эх, память. Да посмотри уже «Небеса» в Пинтересте (Друзья, моя папка Heavens в Pinterest'e просто склад сервантов с крыльями, летающих саквояжей или вовсе неподъемных проектов человечества, ух (чтобы не два раза «эх»), сколько ночей и протертых до дыр очков...)
— Lloyd F.J., господа друзья!, Luftkreuze! проектировщик ошибся с центром тяжести и при взлете аппарат всегда утыкался носом в землю (высший капотаж).
— Это потому что пилотом был не жираф!
Мы переглянулись.
— Друзья, далеко ли до Сай... Каракашево?
— Туда уже метро прорыли. но теперь ночь. Вирсавий Давидович, у вас работает Яндекс такси? в моем тарифе... (
нет, нет монет, нет... интернета нет. (какой навязчивый голосок. скажи мне кого ты слушаешь и получишь ссаной тряпкой по мозгам))
Вино еще не испарилось, стекло вспоминало тепло губ, а мы уже хрустели (нет, не лепешкой из тандыра, поручик Голицын; утихомирь своих скакунов, белых козликов каракашевских полей. Их тоже нет, вместо них узбеки в желтом едят свои лепешки на стройке четырехполосной трассы) —хрустели сухим чертополохом —каракашевской травой. Отворились двери и в сумраке высветился воздушный корабль.
С л е д у ю щ а я часть,
потому что просилась пауза.
Вирсавий Давидович погремел невидимыми граблями, раздался щелчок и замигала желтым лампа. Прекрасный запах керосина уже щекотал ноздри и нервы. Перед нами возвышался гидроплан спроектированный любителем комфорта: чугунная печка, кофейный сервиз (но, видал я и теплицы с огурцами — хотя бы тот же Linke Hofmann R1, и дом «летающее яйцо» (наверняка с фикусами в горшке у окна) — Canard de Nungesser (Charles Eugene Jules Marie Nungesser, неудачливый автор, пропал над Атлантикой в 27-м, провоевав до того истребителем (43 победы!), за время войны из него сделали фарш, человек не мог ходить, пишут что его заносили в самолет. А вы говорите, Мересьев. Странные мысли, однако)
— Чтобы взлететь, нам нужен хотя бы пруд.
(и шрам под губой как у меня... у Шарля того. Правда, у меня по другому поводу. Козлики-мысли никак не хотели в свой уютный сарай, где птичий помёт и пригляд петуха; где никакой аэродинамики, лампочка мигает, а Маша делает сыр из нашего молока. козий сыр, оливки конечно, капучино (тяжесть в животе... Живот! Опять! ...да нам и не в Атлантику, всего-то — до Балаклавы)
—Жираф знает где пруд. —Под Каракашевскими дачами течет река-ручей. Там еще выгуливают белого верблюда, но Оленеводов уже проложил асфальт, теплый как... (я потом придумаю, на языке вертится...) .
Тут наверху что-то зазвенело алюминиевое и на нас упал Кот. довольно упитанный и тоже, видимо, с поврежденным гироскопом [потому что] Кот упал на бок. Почесав ушибленное место Кот обвернулся хвостом, как Хома мелом и уставился на компанию.
(Какого черта Кот, спросите. —А на рисунке кто сидит на крыле? Ну-да-когда рисовалось, и где Вирсавий Давидович?
—Положим, он внутри.
—Ну как вы его положите?
—Да не в том смысле...)
—Но я и не хотел, — заявляет вдруг Вирсавий, — у меня розмарин и томаты. Кто польет?
—Э-э... дорогой, вас уже мысленно нарисовали; метла, и нос горбатый. (—у меня римский!)
—я помню песню у Леонидова, там «кот, сова и...» ... всякий раз забываю кто еще и вообще о чём песня.
—на youtube искал? —ключевых слов недостаточно. И потом, я боюсь: найдется, а там фигня.
Однако своей болтовнёй я совсем придавил господина Жирафа, который вежливо глядит вдаль (или в даль прожитых лет).
—Как нам всем неловко, любезный Жираф. Ведь жили-были Вы, а мы просто ворох мыслей
—Плоских.
—Пусто порожних.
—Лишь бы не лететь,— сказал (вроде бы) Кот. (я так и не понял. Назову его Гантенбайн. А чо? Иш...
я такая мета мета)
—Я за полет, —Жираф достал трубку и табак.
Сова: далеко, далеко на о...
—Ближе. В Крыму, — произнес наконец Гантенбайн, — в Крыму сохнут озера! (потянуло вишневым табаком и спичкой)
—Им перекрыли канал.
Жираф подумал и спрятал трубку. (Я ведь тоже курю раз в полгода, нельзя это делать автоматически и на ходу. А что можно? Да и ходишь потом месяц как побитый. С ПЕРЕКРЫТЫМИ КАНАЛАМИ. Это вам любой медицинский китаец скажет, не даос конечно. Тот промолчит, как Лао Цзы... курил Лао Цзы трубку? Читатель! Это ты читаешь подряд, а я то поспал ночь, день продержался. И думаю теперь, а не трубка ли курила Лао Цзы. Дым в даму, дама в маму... —Владимир Семеныч! молчу, и ты Сова, помолчи)
—Друзья, предлагаю поспать, вылет на рассвете.
